Шотландец в Америке - Страница 89

Погонщики заулыбались, когда Габриэль начала «Желтую розу Техаса». Малыш, которого держал на руках Хэнк, захныкал, и Верный лег поближе, не сводя с него внимательного взгляда. Дрю заметил, что Габриэль старательно отводит от него взгляд. Проклятье, а ведь они только-только начали доверять друг другу. Неужели это доверие, думал Дрю с горечью, существовало лишь в его воображении?

Габриэль закончила песню под восторженные аплодисменты.

— А ты что же, шотландец? — спросил Хэнк. — У тебя ведь тоже есть любимые песни.

Дрю пожал плечами и отошел от костра. Надо немного поспать. Сегодня ночью он в дозоре.

— Дрю! — окликнула его Габриель. Он обернулся.

— Я знаю несколько английских песенок. Хочешь послушать?

— Но я шотландец, — резко ответил он, — и не слишком жалую все английское.

Дрю увидел, как удивились слушатели. Он так редко огрызался… да, черт возьми, он никогда ни на кого не огрызался, что бы ему ни наговорили.

Он услышал, как Дэмиен спросил у Габриэль;

— Ты знаешь песенку «Лорена»?

Она улыбнулась племяннику Керби и кивнула. Улыбка была простой любезностью, но Дрю захотелось ударить Дэмиена. Однако он пошел прочь, а за спиной в тишине ночи вновь разносились звуки сильного женского контральто. Наверное, лучше сразу отправиться в дозор. Он подошел к коновязи, и молодой конь в знак приветствия ткнулся мордой ему в руку и жарко задышал в лицо. Да, лошадь его любит, но от этой мысли Дрю стало еще тяжелее. Отец когда-то убил его первую лошадь. «Это тебе урок, — сказал он, — чтобы никогда не привязывался к животному». И с тех пор Дрю никогда подолгу не держал одну и ту же лошадь. Он больше не хотел испытать еще раз такое горе.

Однако сейчас в нем кипели желания, которым он раньше не давал ходу. Они беспокоили его, не давали житья. Впервые в жизни ему захотелось любить, захотелось в ком-то нуждаться и быть кому-то нужным. И ему показалось, что он нашел такого человека.

Черт бы подрал эту Габриэль.

Дрю оседлал коня, поймав себя на том, что мысленно осыпает его не слишком лестными эпитетами. Все же он должен был признать, что проклятое животное превосходно. Надо бы спросить у Керби, не продаст ли он ему эту лошадь. Медленно отведя ее от стада — любое резкое движение могло обеспокоить коров и вызвать среди них панику, — он пришпорил лошадь, сразу пустив ее легкой рысцой. Через несколько недель они будут в Абилене, и его великое приключение окончится. Надо будет принять некое важное решение — как жить дальше. Будет ли Дрю Камерон по-прежнему вечным странником или все же заживет достойной жизнью.

Только независимо от того, будет ли он странствовать или пустит корни, останется картежником или превратится в ранчмена, — он уже никогда не сможет жить без Габриэль.* * * Габриэль смотрела на спящего Малыша. Длинные ресницы осеняли пухлые щечки, в одной руке он сжимал куколку, которую она сделала ему из мешочка от кофе, другая ладошка зарылась в пушистой шерсти Верного, который с довольным видом лежал возле младенца. Оба — и дитя, и собака — были предназначены друг для друга самой судьбой, их пути скрестились после трагической утраты. Наверное, и они с Дрю вот так же предназначены друг другу. Во всяком случае, она так думала несколько дней назад. А теперь снова ни в чем не была уверена. Дрю смотрел на нее ледяным взглядом. Нет, он не поймет, почему Габриэль снова солгала ему или, вернее, скрыла от него правду. У него был свой собственный кодекс чести, и Габриэль это нравилось, хотя она и нарушала постоянно его незыблемые правила.

И все-таки лучше презрение Дрю, чем его смерть. Прошло уже пять дней, как они вернулись из Колдуэлла. Можно ли теперь рассказать Дрю и Керби о Киллиане? Этого она не знала.

Вздохнув, Габриэль устроила ребенка поудобнее и спустилась из фургона, чтобы разжечь огонь и сварить свежий кофе. Джед всегда стремился сделать так, чтобы кофе был в достатке в любое время суток, и она старалась подражать ему. Свободные от дежурства погонщики спали. Ночное небо было ясное, звезды — яркие, ярче ей, наверное, видеть не приходилось. Ослепительно сиял полумесяц. Вдалеке темнели многочисленные силуэты коров. Весь пейзаж дышал удивительным спокойствием. Тем острее Габриэль чувствовала свое одиночество, и чем больше она думала о конце перегона, тем мучительней становилось это чувство. За время пути она изрядно сблизилась со своими спутниками, а кроме того, познала радости плоти, которые прежде были ей неведомы.

Габриэль всегда хотела быть только актрисой, но сейчас ей все труднее было думать о возвращении на сцену: к циничным насмешкам и восторгу публики, румянам, корсетам и платьям с низким вырезом. Ей нравилась свобода теперешней одежды — рубашка и мужские штаны. Нравилось общество мужчин, которые ценили ее за то, какая она есть, а не какой кажется. Кроме того, Габриэль и не надо было, чтобы ею восхищались все мужчины. Ей необходимо восхищение одного-единственного, ей нужны его доверие и любовь на всю жизнь.

Габриэль проглотила слезы. Она знала, что теряет сейчас этого мужчину, — но не смела, не могла рассказать ему о своей тайне. Пока не могла. По крайней мере, пока они не уйдут далеко на север. Вот только не будет ли уже слишком поздно?

Девушка прислонилась к колесу фургона. Сегодня ей долго не удастся заснуть.* * * Керби не мог спать. Сегодня ночью земля ему казалась слишком жесткой, одеяло слишком жарким, а мысли, его тревожившие, были особенно беспокойны. Решив больше не мучить себя тщетными попытками уснуть, он сел, огляделся и увидел у хозяйственного фургона Габриэль. Она-то и была одной из причин его беспокойства.